Однажды в
Царском Селе императрица, проснувшись ранее
обыкновенного,
вышла на дворцовую галерею подышать свежим
воздухом и
увидела у подъезда несколько придворных служителей,
которые
поспешно нагружали телегу казенными съестными припасами.
Екатерина
долго смотрела на эту работу, не замечаемая служителями,
наконец
крикнула, чтобы кто-нибудь из них подошел к ней. Воры
оторопели и
не знали что делать. Императрица повторила зов, и тогда
один из
служителей явился к ней в величайшем смущении и страхе.
- Что вы делаете? - спросила
Екатерина.- Вы, кажется, нагружаете
вашу телегу
казенными припасами?
- Виноваты, ваше величество,-
отвечал служитель, падая ей в ноги.
- Чтоб это было в последний раз,-
сказала императрица,- а теперь
уезжайте
скорее, иначе вас увидит обер-гофмаршал и вам жестоко
достанется от
него.
На звон колокольчика Екатерины никто
не явился из ее прислуги.
Она идет из
кабинета в уборную и далее и, наконец, в одной из задних
комнат видит,
что истопник усердно увязывает толстый узел. Увидев
императрицу,
он оробел и упал перед ней на колени.
- Что такое? - спросила она.
- Простите меня, ваше величество;
- Да что же такое ты сделал?
- Да вот, матушка-государыня:
чемодан-то набил всяким добром
из дворца
вашего величества. Тут есть и жаркое и пирожное, несколько
бутылок пивца
и несколько фунтиков конфет для моих ребятишек. Я
отдежурил мою
неделю и теперь отправляюсь домой.
- Да где же ты хочешь выйти?
- Да вот здесь, по этой лестнице.
- Нет, здесь не ходи, тут встретит
тебя обер-гофмаршал, и я боюсь,
что детям
твоим ничего не достанется. Возьми-ка свой узел и иди за
мною.
Она вывела его через залы на другую
лестницу и сама отворила
дверь:
- Ну, теперь с Богом!
В 1789 и 1790 годах адмирал Чичагов
одержал блистательные
победы над
шведским флотом, которым командовал сначала герцог
Зюдерманландский,
а потом сам шведский король Густав III. Старый
адмирал был
осыпан милостями императрицыЄ При первом после того
приезде
Чичагова в Петербург императрица приняла его милостиво и
изъявила
желание, чтобы он рассказал ей о своих походах. Для этого она
пригласила
его к себе на следующее утро. Государыню предупреждали,
что адмирал
почти не бывал в хороших обществах, иногда употребляет
неприличные
выражения и может не угодить ей своим рассказом. Но
императрица
осталась при своем желании. На другое утро явился
Чичагов.
Государыня приняла его в своем кабинете и, посадив против
себя, вежливо
сказала, что готова слушать. Старик началЄ Не привыкнув
говорить в
присутствии императрицы, он робел, но чем дальше входил в
рассказ, тем
больше оживлялся и наконец пришел в такую
восторженность,
что кричал, махал руками и горячился, как бы при
разговоре с
равным себе. Описав решительную битву и дойдя до того,
когда
неприятельский флот обратился в полное бегство, адмирал все
забыл, ругал
трусов-шведов, причем употреблял такие слова, которые
можно слышать
только в толпе черного народа. "Я ихЄ я ихЄ" -
кричал
адмирал. Вдруг старик опомнился, в ужасе вскочил с кресел,
повалился
перед императрицейЄ
- Виноват, матушка, ваше
императорское величествоЄ
- Ничего,- кротко сказал
императрица, не давая заметить, что
поняла
непристойные выражения,- ничего, Василий Яковлевич,
продолжайте,
я ваших морских терминов не разумею.
У императрицы Екатерины околела
любимая собака Томсон. Она
просила графа
Брюса распорядиться, чтобы с собаки содрали шкуру м
сделали
чучело. Граф Брюс приказал об этом Никите Рылееву. Рылеев
был не из
умных; он не понял и отправился к богатому и известному в то
время банкиру
по фамилии Томпсон и передал ему волю императрицы.
Томпсон не на
шутку перепугался, побежал к императрице просить
прощении, но
по дороге помер.
Английский посланник подарил
Екатерине телескоп, который ей
очень
понравился. Придворные, желая угодить государыне, спешили
наводить
инструмент на небо и уверяли, что довольно ясно различают на
луне горы.
- Я вижу не только горы, но и лес,-
сказал граф Львов.
- Вы возбуждаете мое любопытство,-
произнесла Екатерина,
поднимаясь с
кресла, чтобы посмотреть.
- Торопитесь, государыня, иначе
начали рубить лес, вы не успеете.
К Державину пришел какой-то
сочинитель прочесть свое
произведение.
Старик часто засыпал при таких чтениях. Так случилось и
на этот раз.
Жена Державина, сидевшая рядом, непрестанно толкала его.
Но сон так
одолел старика, что он даже захрапел. Когда жена разбудила
его, Державин
в гневе закричал:
- Ты никогда не дашь мне выспаться!
Однажды в Сенате Разумовский
отказался подписать решение,
которое
считал несправедливым.
- Государыня желает, чтоб дело
решено было таким образом,-
объявили ему
сенаторы.
- Если так - не смею ослушаться,-
сказал Разумовский и подписал
свою фамилию
"вверх ногами".
Этот поступок сразу же стал известен
императрице, та потребовала
объяснений.
- Я исполнил вашу волю, но так как
покривил совестью, то и
подпись моя
кривая.
Однажды Львов ехал вместе с
Потемкиным в Царское Село и всю
дорогу должен
был сидеть, прижавшись в угол экипажа, не смея
проронить
слова, потому что светлейший находился в мрачном
настроении
духа и упорно молчал.
Когда Потемкин вышел из кареты,
Львов остановил его и с
умоляющим
видом сказал:
- Ваша светлость, у меня есть до вас
покорнейшая просьба.
- Какая? - спросил изумленный
Потемкин.
- Не пересказывайте, пожалуйста,
никому, о чем мы говорили с
вами дорогою.
Потемкин расхохотался, и хандра его,
конечно, исчезла.
Как-то раз, за обедом у императрицы,
зашел разговор о ябедниках.
Екатерина
предложила тост за честных людей. Все подняли бокалы,
один
Разумовский не дотронулся до своего. Государыня, заметив это,
спросила его,
почему он не доброжелательствует честным людям?
- Боюсь - мор будет,- отвечал
Разумовский.
Шувалов, заспорив однажды с
Ломоносовым, сказал сердито:
"Мы
отставим тебя от Академии".- "Нет,- возразил великий человек,-
разве
Академию отставите от меня".
Один придворный спросил Балакирева:
- Не знаешь ли ты, отчего у меня
болят зубы?
- Оттого,- отвечал шут,- что ты их
беспрестанно колотишь
языком.
Придворный был точно страшный
говорун и должен перенесть
насмешку
Балакирева без возражений.
Педрилло (итальянский придворный
скрипач.- Сост.) дал
пощечину
одному истопнику и за это был приговорен к штрафу в три
целковых.
Бросив на стол вместо трех шесть
целковых. Педрилло дал
истопнику еще
пощечину и сказал:
- Ну, теперь мы совсем квиты.
Двух кокеток, между собою
поссорившихся, спросил Кульковский:
- О чем вы бранитесь?
- О честности,- отвечали те.
- Жаль, что взбесились из-за того,
чего у вас нет,- сказал он.
Молодая и хорошенькая собою дама на
бале у герцога Бирона
сказала во
время разговора о дамских нарядах:
- Нынче все стало так дорого, что
скоро нам придется ходить
нагими.
- Ах сударыня,- обрадовались
мужчины,- это было бы самым
лучшим
нарядом.
Для домашнего наказания в кабинете
Шешковского находилось
кресло
особого устройства. Приглашенного он просил сесть в это кресло,
и как скоро
тот усаживался, одна сторона, где ручка, по прикосновению
хозяина вдруг
раздвигалась, соединялась с другой стороной кресел и
замыкала
гостя так, что он не мог ни освободиться, ни предотвратить
того; что ему
готовилось. Тогда, по знаку Шешковского, люк с креслами
опускался под
пол. Только голова и плечи виновного оставались
наверху, а
все прочее тело висело под полом. Там отнимали кресло,
обнажали
наказываемые части и секли. Исполнители не видели, кого
наказывали.
Потом гость приводим был в прежний порядок и с креслами
поднимался
из-под пола. Все оканчивалось без шума и огласкиЄ
Раз Шешковский сам попал в свою
ловушку. Один молодой
человек, уже
бывший у него в переделке, успел заметить и то, как
завертывается
ручка кресла, и то, отчего люк опускается; этот молодой
человек
провинился в другой раз и опять был приглашен к
Шешковскому.
Хозяин по-прежнему долго выговаривал ему за
легкомысленный
поступок и по-прежнему просил его садиться в кресло.
Молодой
человек отшаркивался, говорил: "Помилуйте, ваше
превосходительство,
я постою, я еще молод". Но Шешковский все
упрашивал и,
окружив его руками, подвигал его ближе и ближе к
креслам и
готов уже был посадить сверх воли. Молодой человек был
очень силен;
мгновенно схватил он Шешковского, усадил его самого в
кресло,
завернул отодвинутую ручку, топнул ногой иЄ кресло с хозяином
провалилось.
Под полом началась работа! Шешковский кричал, но
молодой
человек зажимал ему рот, и крики, всегда бывавшие при таких
случаях, не
останавливали наказания. Когда порядочно высекли
Шешковского,
молодой человек бросился из комнаты и убежал домой.
Как
освободился Шешковский из засады, это осталось только ему
известно.
Когда
Потемкин сделался после Орлова любимцем императрицы
Екатерины,
сельский дьячок, у которого он учился в детстве читать и
писать,
наслышавшись в своей деревенской глуши, что бывший ученик
его попал в
знатные люди, решился отправиться в столицу и искать его
покровительства
и помощи.
Приехав в Петербург, старик явился
во дворец, где жил Потемкин,
назвал себя и
был тотчас же введен в кабинет князя.
Дьячок хотел было броситься в ноги
светлейшему, но Потемкин
удержал его,
посадил в кресло и ласково спросил:
- Зачем ты прибыл сюда, старина?
- Да вот, ваша светлость,- отвечал
дьячок, пятьдесят лет Господу
Богу служил,
а теперь выгнали за ненадобностью: говорят, дряхл, глух и
глуп стал.
Приходится на старости лет побираться мирским подаяньем, а
я бы еще
послужил матушке-царице - не поможешь ли мне у нее чем-
нибудь?
- Ладно,- сказал Потемкин,- я
похлопочу. Только в какую же
должность
тебя определить? Разве в соборные дьячки?
- Э нет, ваша светлость, возразил
дьячок,- ты теперь на мой голос
не надейся;
нынче я петь-то уж того - ау! Да и видеть, надо признаться,
стал плохо;
печатное едва разбирать могу. А все же не хотел бы даром
хлеб есть.
- Так куда же тебя приткнуть?
- А уж не знаю. Сам придумай.
- Трудную, брат, ты мне задал
задачу,- сказал улыбаясь
Потемкин.-
Приходи ко мне завтра, а я между тем подумаю.
На другой день утром, проснувшись,
светлейший вспомнил о
своем старом
учителе и, узнав, что он давно дожидается, велел его
позвать.
- Ну, старина,- сказал ему
Потемкин,- нашел я тебе отличную
должность.
- Вот спасибо, ваша светлость, дай
Бог здоровья.
- Знаешь Исаакиевскую площадь?
- Как не знать; и вчера и сегодня
через нее к тебе тащился.
- Видел Фальконетов монумент
императора Петра Великого?
- Еще бы!
- Ну так сходи же теперь, посмотри,
благополучно ли он стоит на
месте, и
тотчас мне донеси.
Дьячок в точности исполнил
приказание.
- Ну что? - спросил Потемкин, когда
он возвратился.
- Стоит, ваша светлость.
- Крепко?
- Куда как крепко, ваша светлость.
- Ну и хорошо. А ты за этим каждое
утро наблюдай да аккуратно
мне доноси.
Жалование же тебе будет производиться из моих доходов.
Теперь можешь
идти домой.
Дьячок до самой смерти исполнял эту
обязанность и умер,
благословляя
Потемкина.
Однажды
Потемкин, недовольный запорожцами, сказал одному из
них:
- Знаете ли вы, хохлачи, что у меня
в Николаеве строиться такая
колокольня,
что как станут на ней звонить, так в Сечи будет слышно?
- То не диво,- отвечает запорожец,-
у нас в Запорозцине е такме
кобзары, що
як заиграють, то аже у Петербурги эатанцують.
Князь Потемкин во время очаковского
похода влюблен был в
графиню.
Добившись свидания и находясь с нею в ставке, он вдруг
дернул за
звонок, и пушки кругом всего лагеря загремели. Муж графини,
человек
острый и безнравственный, узнав о причине пальбы, сказал,
пожимая
плечами: "Экое кири куку!"
На Потемкина часто находила хандра.
Он по целым суткам сидел
один, никого
к себе не пуская, в совершенном бездействии. Однажды,
когда он был
в таком состоянии, накопилось множество бумаг,
требовавших
немедленного разрешения; но никто не смел к нему войти с
докладом.
Молодой чиновник по имени Петушков, подслушав толки,
вызвался
представить нужные бумаги князю для подписи. Ему поручили
их с охотою и
с нетерпением ожидали, что из этого будет. Потемкин
сидел в
халате, босой, нечесаный, грызя ногти в задумчивости. Петушков
смело
объяснил ему, в чем дело, и положил перед ним бумаги. Потемкин
молча взял
перо и подписал их одну за другою. Петушков поклонился и
вышел в
переднюю с торжествующим лицом: "Подписал!.." Все к нему
кинулись,
глядят: все бумаги в самом деле подписаны. Петушкова
поздравляют:
"Молодец, нечего сказать". Но кто-то всматривается в
подпись - и
что же? На всех бумагах вместо: князь Потемкин -
подписано:
Петушков, Петушков, ПетушковЄ
У Потемкина был племянник Давыдов,
на которого Екатерина не
обращала
никакого внимания. Потемкину это казалось обидным, и он
решил
упрекнуть императрицу, сказав, что она ему не только никогда не
дает никаких
поручений, но и не говорит с ним. Она отвечала, что
Давыдов так
глуп, что, конечно, перепутает всякое поручение.
Вскоре после этого разговора
императрица, проходя с
Потемкиным
через комнату, где между прочим вертелся Давыдов,
обратилась к
нему:
- Пойдите посмотрите, пожалуйста,
что делает барометр.
Давыдов с поспешностью направился в
комнату, где висел
барометр, и,
возвратившись оттуда, доложил:
- Висит, ваше величество.
Императрица, улыбнувшись, сказала
Потемкину:
- Вот видите, что я не ошибаюсь.
Когда Пугачев сидел на Меновом дворе,
праздные москвичи
между обедом
и вечером заезжали на него поглядеть, подхватить какое-
нибудь от
него слово, которое спешили потом развозить по городу.
Однажды сидел
он задумавшись. Посетители молча окружили его,
ожидая, чтоб
он заговорил. Пугачев сказал: "Известно по преданиям,
что Петр I во
время Персидского похода, услыша, что могила Стеньки
Разина
находилась невдалеке, нарочно к ней поехал и велел разметать
курган, дабы
увидеть хоть его костиЄ" Всем известно, что Разин был
четвертован и
сожжен в Москве. Тем не менее сказка замечательная,
особенно в
устах Пугачева. В другой раз некто, симбирский дворянин,
бежавший от
него, приехал на него посмотреть и, видя его крепко
привинченного
на цепи, стал осыпать его укоризнами. Дворянин был
очень дурен
лицом, к тому же и без носу. Пугачев, на него посмотрев,
сказал:
"Правда, много перевешал я вашей братии, но такой гнусной
образины,
признаюсь, не видывал".
В 1770 году, по случаю победы,
одержанной нашим флотом над
турецким при
Чесме, митрополит Платон произнес в Петропавловском
соборе в
присутствии императрицы и всего двора речь, замечательную
по силе и
глубине мыслей. Когда вития, к изумлению слушателей,
неожиданно
сошел с амвона к гробнице Петра Великого и, коснувшись
ее,
воскликнул: "Восстань теперь, великий монарх, отечества нашего
отец!
Восстань теперь и воззри на любезное изобретение свое!", то среди
общих слез и
восторга Разумовский вызвал улыбку окружающих его,
сказав им
потихоньку: "Чего вин его кличе? Як встане, всем нам
достанется".
Князь Цицианов, известный поэзиею
рассказов, говорил,что в
деревне его
одна крестьянка, разрешилась от долгого бремени
семилетним
мальчиком, и первое слово его, в час рождения, было: "Дай
мне
водки!"
Зимою Павел выехал из дворца на
санках прокатиться. Дорогой он
заметил
офицера, который был столько навеселе, что шел, покачиваясь.
Император
велел своему кучеру остановиться и подозвал к себе офицера.
- Вы, господин офицер, пьяны,-
грозно сказал государь,-
становитесь
на запятки моих саней.
Офицер едет на запятках за царем ни
жив ни мертв. От страха у
него и хмель
пропал. Едут они. Завидя в стороне нищего,
протягивающего
к прохожим руку, офицер вдруг закричал государеву
кучеру:
- Остановись!
Павел, с удивлением, оглянулся
назад. Кучер остановил лошадь.
Офицер встал
с запяток, подошел к нищему, полез в свой карман и,
вынув
какую-то монету, подал милостыню. Потом он возвратился и
встал опять
на запятки за государем.
Это понравилось Павлу.
- Господин офицер,- спросил он,-
какой ваш чин?
- Штабс-капитан, государь.
- Неправда, сударь, капитан.
- Капитан, ваше величество,-
отвечает офицер.
Поворотив на другую улицу, император
опять спрашивает:
- Господин офицер, какой ваш чин?
- Капитан, ваше величество.
- А нет, неправда, майор.
- Майор, ваше величество.
На возвратном пути Павел опять
спрашивает:
- Господин офицер, какой у вас чин?
- Майор, государь,- было ответом.
- А вот неправда, сударь,
подполковник.
- Подполковник, ваше величество.
Наконец они подъехали ко дворцу.
Соскочив с запяток, офицер,
самым вежливым
образом, говорит государю:
- Ваше величество, день такой
прекрасный, не угодно ли будет
прокатиться
еще несколько улиц?
- Что, господин подполковник? -
сказал государь. Вы хотите быть
полковником?
А вот нет же, больше не надуешь; довольно с вас и этого
чина.
Государь скрылся в дверях дворца, а
спутник его остался
подполковником.
Известно, что у Павла не было шутки
и все, сказанное им,
исполнялось в
точности.
По вступлении на престол императора
Павла состоялось
высочайшее
повеление, чтобы президенты всех присутственных мест
непременно
заседали там, где числятся по службе.
Нарышкин, уже несколько лет носивший
звание
обершталмейстера,
должен был явиться в придворную конюшенную
контору,
которую до того времени не посетил ни разу.
- Где мое место? - спросил он
чиновников.
- Здесь, ваше превосходительство,-
отвечали они с низкими
поклонами,
указывая на огромные готические кресла.
- Но к этим креслам нельзя подойти,
они покрыты пылью,-
заметил
Нарышкин.
- Уже несколько лет,- продолжали
чиновники,- как никто в них не
сидел, кроме
кота, который всегда тут покоится.
- Так мне нечего здесь делать,-
сказал Нарышкин,- мое место
занято.
С этими словами он вышел и более уже
не показывался в контору.
Случилось, что в одном обществе
какой-то помещик, слывший
большим
хозяином, рассказывал об огромном доходе, получаемом им от
пчеловодства,
так что доход этот превышал оброк, платимый ему всеми
крестьянами,
коих было с лишком сто в той деревне.
- Очень вам верю,- возразил
Цицианов,- но смею вас уверить, что
такого
пчеловодства, как у нас в Грузии, нет нигде в мире.
- Почему так, ваше сиятельство?
- А вот почему,- отвечал Цицианов,-
да и быть не может иначе: у
нас цветы,
заключающие в себе медовые соки, растут, как здесь крапива,
да к тому же
пчелы у нас величиною почти с воробья; замечательно, что
когда они
летают по воздуху, то не жужжат, а поют, как птицы.
- Какие же у вас ульи, ваше
сиятельство? - спросил удивленный
пчеловод.
- Ульи? Да ульи,- отвечал Цицианов,-
такие же, как везде.
- Как же могут столь огромные пчелы
влетать в обыкновенные
ульи?
Тут Цицианов догадался, что, басенку
свою пересоля, он
приготовил
себе сам ловушку, из которой выпутаться ему трудно.
Однако же он
нимало не задумался.
- Здесь об нашем крае,- продолжал
Цицианов,- не имеют никакого
понятияЄ Вы
думаете, что везде так, как в России? Нет, батюшка! У нас в
Грузии
отговорок нет, ХОТЬ ТРЕСНИ, ДА ПОЛЕЗАЙ!
Между прочими выдумками он,
Цицианов, рассказывал, что за
ним бежала
бешеная собака и слегка укусила его в икру. На другой день
камердинер
прибегает и говорит:
- Ваше сиятельство, извольте выйти в
уборную и посмотрите, что
там творится.
- Вообразите, мои фраки сбесились и
скачут.
Когда воздвигали Александровскую
колонну, Цицианов сказал:
"Какую
глупую статую поставили - ангела с крыльями; надобно
представить
Александра в полной форме и держит Наполеошку за
волосы, а он
только ножками дрыгает". Громкий смех последовал за
этой тирадой.
Есть лгуны, которых совестно
называть лгунами: они своего рода
поэты, и
часто в них более воображения, нежели в присяжных поэтах.
Возьмите,
например, князя Цицианова. Во время проливного дождя
является он к
приятелю.
- Ты в карете? - спрашивают его.
- Нет, я пришел пешком.
- Да как же ты вовсе не промок?
- О,- отвечает он,- я умею очень
ловко пробираться между
каплями
дождя.
Однажды император (Павел I), стоя у
окна, увидел идущего мимо
Зимнего
дворца и сказал, без всякого умысла или приказания: "Вот идет
мимо царского
дома и шапки не ломает". Лишь только узнали об этом
замечании
государя, последовало приказание: всем едущим и идущим
мимо дворца
снимать шапки. Пока государь жил в Зимнем дворце,
должно было
снимать шляпу при выходе на Адмиралтейскую площадь с
Вознесенской
и Гороховой улиц. Ни мороз, ни дождь не освобождали от
этого.
Кучера, правя лошадьми, обыкновенно брали шляпу или шапку в
зубы.
Переехав в Михайловский замок, т. е. незадолго до своей кончины,
Павел
заметил, что все идущие мимо дворца снимают шляпы, и спросил
о причине
такой учтивости. "По высочайшему вашего величества
повелению",-
отвечали ему. "Никогда я этого не приказывал!" -
вскричал он с
гневом и приказал отменить новый обычай. Это было так
же трудно,
как и ввести его. Полицейские офицеры стояли на углах улиц,
ведущих к
Михайловскому замку, и убедительно просили прохожих не
снимать шляп,
а простой народ били за это выражение
верноподданнического
почтения.
На маневрах Павел I послал ординарца
своего И. А. Рибопьера к
главному
начальнику Андрею Семеновичу Кологривову с приказаниями.
Рибопьер, не
вразумясь, отъехав, остановился в размышлении и не знал
что делать.
Государь настигает его и спрашивает:
- Исполнил ли повеление?
- Я убит с батареи по моей
неосторожности,- отвечал Рибопьер.
- Ступай за фронт, вперед наука! -
довершил император.
Лекарь Вилье, находившийся при великом
князе Александре
Павловиче,
был ошибкою завезен ямщиком на ночлег в избу, где уже
находился
император Павел, собиравшийся лечь в постель. В дорожном
платье входит
Вилье и видит пред собою государя. Можно себе
представить
удивление Павла Петровича и страх, овладевший Вилье. Но
все это
случилось в добрый час. Император спрашивает его, каким
образом он к
нему попал. Тот извиняется и ссылается на ямщика,
который
сказал ему, что тут отведена ему квартира. Посылают за
ямщиком. На
вопрос императора ямщик отвечал, что Вилье сказал про
себя, что он
анператор. "Врешь, дурак,- смеясь сказал ему Павел
Петрович,-
император я, а он оператор".- "Извините, батюшка,- сказал
ямщик,
кланяясь царю в ноги,- я не знал, что вас двое".
Изгоняя роскошь и желая приучить подданных
своих к
умеренности,
император Павел назначил число кушаньев по сословиям,
а у служащих
- по чинам. Майору определено было иметь за столом три
кушанья. Яков
Петрович Кульнев, впоследствии генерал и славный
партизан,
служил тогда майором в Сумском гусарском полку и не имел
почти
никакого состояния. Павел, у видя его где-то, спросил:
- Господин майор, сколько у вас за
обедом подают кушаньев?
- Три, ваше императорское
величество.
- А позвольте узнать, господин
майор, какие?
- Курица плашмя, курица ребром и
курица боком,- отвечал
Кульнев.
Император расхохотался.
При Павле какой-то гвардейский
полковник в месячном рапорте
показал
умершим офицера, который отходил в больнице. Павел его
исключил за
смертью из списков. По несчастью, офицер не умер, а
выздоровел.
Полковник упросил его на год или два уехать в свои
деревни,
надеясь сыскать случай поправить дело. Офицер согласился, но,
на беду
полковника, наследники, прочитавши в приказах о смерти
родственника,
ни за что не хотели его признавать живым и, безутешные
от потери,
настойчиво требовали ввода во владение. Когда живой
мертвец
увидел, что ему приходится в другой раз умирать, и не с
приказу, а с
голоду, тогда он поехал в Петербург и подал Павлу просьбу.
Павел написал
своей рукой на его просьбе: "Так как об г. офицере
состоялся
высочайший приказ, то в просьбе ему отказать".
Пушкин
рассказывал, что когда он служил в министерстве
иностранных
дел, ему случилось дежурить с одним весьма старым
чиновником.
Желая извлечь из него хоть что-нибудь Пушкин
расспрашивал
его про службу и услышал от него следующее.
Однажды он дежурил в этой самой
комнате, у этого самого стола.
Было уже за
полночь. Вдруг дверь с шумом растворилась. Вбежал
сторож
впопыхах, объявляя, что за ним идет государь. Павел вошел и в
большом
волнении начал ходить по комнате; потом приказал чиновнику
взять лист
бумаги и начал диктовать с большим жаром. Чиновник начал
с заголовка:
"Указ его императорского величества" - и капнул
чернилами.
Поспешно схватил он другой лист и снова начал писать
заголовок, а
государь все ходил по комнате и продолжал диктовать.
Чиновник до
того растерялся, что не мог вспомнить начало приказания,
и боялся
начать с середины, сидел ни жив ни мертв перед бумагой. Павел
вдруг
остановился и потребовал указ для подписания. Дрожащий
чиновник
подал ему лист, на котором был написан заголовок и больше
ничего.
- Что ж государь? - спросил Пушкин.
- Да ничего-с. Изволил только
ударить меня в рожу и вышел.
Известно, что в старые годы, в конце
прошлого столетия,
гостеприимство
наших бар доходило до баснословных пределов.
Ежедневный
открытый стол на 30, на 50 человек было дело
обыкновенное.
Садились за этот стол кто хотел: не только родные и
близкие
знакомые, но и малознакомые, а иногда и вовсе не знакомые
хозяину.
Таковыми столами были преимущественно в Петербурге столы
графа
Шереметева и графа Разумовского. Крылов рассказывал, что к
одному из них
повадился постоянно ходить один скромный искатель
обедов и чуть
ли не из сочинителей. Разумеется, он садился в конце
стола, и
также, разумеется, слуги обходили блюдами его как можно
чаще. Однажды
понесчастливилось ему пуще обыкновенного: он почти
голодный
встал из-за стола. В этот день именно так случилось, что
хозяин после
обеда, проходя мимо него, в первый раз заговорил с ним и
спросил:
"Доволен ли ты?" - "Доволен, ваше сиятельство,- отвечал он
с низким
поклоном,- все было мне видно".
Один храбрый и весьма достойный
офицер нажил нескромностью
своею много
врагов в армии. Однажды Суворов призвал его к себе в
кабинет и
выразил ему сердечное сожаление, что он имеет одного
сильного
злодея, который ему много вредит. Офицер начал спрашивать,
не такой
ли?..
- Нет,- отвечал Суворов.
- Не такой ли граф В.?
Суворов опять отвечал отрицательно.
Наконец, как бы опасаясь,
чтобы никто
не подслушал, Суворов, заперев дверь на ключ, сказал ему
тихонько:
"Высунь язык". Когда офицер это исполнил, Суворов
таинственно
сказал ему: "Вот твой враг".
| 
